Из Книги "Северная сторона"
Марфа Дмитриевна.
Весна в Архангельской области в 1993-м выдалась поздней – 1 мая мы с моей попутчицей Машей ходили по льду Кенозера, как по асфальту, только-только вода на лёд выступать начала, а на Почозеро весна будто совсем приходить не собиралась. Добравшись до Филипповской, мы стали спрашивать, у кого бы можно было остановиться на пару дней, и нас послали к Марфе Дмитриевне. Дом у неё большой, старушка она одинокая – разместитесь, мол, с комфортом. Постучали в дверь, в окошко – тихо. Спросили соседку, где может быть хозяйка.
– Дак, поди, вон она рыбу ловит, – был ответ.
Посреди Почозера чернела фигурка рыбака, склонившегося над лункой, и я отправился к нему. Подойдя ближе, я разглядел, что на ящичке с зимней удочкой в руке сидела почтенного возраста старушка с толстыми стёклами в очках и напряженно следила за снастью. Когда я подошел ближе и собрался было поздороваться, бабка подсекла профессионально отработанным движением, и на лед упал трепыхающийся окунёк с ладошку размером. Рядом уже лежал десяток рыбок чуть поменьше. Бабка подняла на меня глаза, в которых ясно читался азарт:
– Ну, теперь на уху точно хватит!
– И за какое время такой улов?
– Часа полтора сижу – плохо сегодня клюёт!
– Разве это плохо? У нас на Москве-реке за целый день столько не наловишь.
– А вы с Москвы? На рыбалку сюда приехали – ближе места не нашли? – удивилась рыбачка.
– Нет, церковь фотографировать, а к вам, Марфа Дмитриевна, с просьбой приютить нас. Можно ли?
– Да, можно, только угощать-то мне вас нечем, вот, разве… – она показала на свой улов.
– Не беспокойтесь, угощать мы вас будем – у нас всё с собой. Крышу бы над головой, и больше ничего не надо.
Спустя час мы сидели за столом, уплетая уху, и я начал, как обычно, расспрашивать Марфу Дмитриевну об её жизни, о здешних местах, и, как обычно, услышал много интересного. Во-первых, не совсем обыкновенным было до войны занятие Марфы Дмитриевны. Сначала она была счетоводом в правлении колхоза, потом получила повышение – стала помощником кассира, а потом инкассатором. Почему на неё пал выбор, объяснить не могла, но именно ей доверили возить деньги, выдали лошадь с санями, наган (положен был по правилам), и бесстрашная двадцатилетняя девчонка в одиночку несколько лет возила их по малоезжим дорогам в северной глухомани. Марфа Дмитриевна, к слову, и роста порядочного, и здоровья отменного, даже в свои семьдесят восемь лет впечатляла – сама колола дрова, и по характеру – чувствовалось сразу – была крута. О таких и сказано: «Коня на скаку остановит…» Что бандиты нападут, не боялась, страшилась зимой волков – пару раз спасалась чудом.
Односельчане тоже добавили к образу Марфы Дмитриевны интересную деталь. У неё была родная сестра, занимавшая в том же доме нижний этаж и ушедшая из жизни примерно за год до нашего визита на Почозеро. Набожная сестра была, что называется, «синим чулком», она недолюбливала Марфу Дмитриевну за слишком весёлый и общительный нрав, за комсомольское прошлое, считала её женщиной распутной. После того, как Марфа Дмитриевна пустила на ночлег бригаду реставраторов, приводивших в порядок крышу у дивной шатровой церкви Почозера, сёстры рассорились окончательно и не разговаривали друг с другом несколько лет, вплоть до смерти одной из них, продолжая жить в одной избе. У сестры характер был, я полагаю, тоже кремень, и при столкновении таких характеров искра высекалась нешуточная. По рассказам односельчан, сестра сильно потрепала нервы Марфе Дмитриевне, пускать к себе в дом посторонних она начала снова только, когда осталась одна.
Спустя несколько дней мы собрались уезжать из Филипповской – Маше пора было возвращаться в Москву – и устроили маленький прощальный ужин с выпивкой и остатками московских яств, что нашлись в наших рюкзаках. Марфа Дмитриевна, не моргнув, опрокидывала рюмашку за рюмашкой с разведённым спиртом “Royal”, развеселилась и достала из-за печки старый баян. Как только он оказался у неё на коленях, стало ясно, что баянистка она настоящая. Натруженные пальцы почувствовали кнопки, размялись, забегали быстрее. Марфа Дмитриевна с гордостью сказала, что была в округе первой гармонисткой, лучше парней играла. Не исключено, что прихвастнула бабушка, но в тот вечер, во всяком случае, мне безоговорочно хотелось ей верить. Удаль и в старости наша хозяйка сохранила, а представить, какой она была лет в двадцать, воображения не хватало. Она играла и пела, мы с Машей подпевали, когда знали слова, и чувствовали, что сегодня мы счастливы.
Из окрестных еловых лесов наползли северные сумерки и сомкнулись над Почозером. По-деревенски рано уснула Филипповская, только в избе Марфы Дмитриевны горело в тот вечер окошко, и раздавались из него нестройные песни.